Мы ждали

Осторожно, как бы опасаясь с кем-нибудь столкнуться, Дед приоткрывал потертую, измученную долгой жизнью и, видно, оттого недовольно скрипевшую дверь районного шахматного клуба. Поначалу заглядывал, близоруко щурился, всматривался — есть ли кто в холле? Если кто-нибудь был — здоровался и извинялся за беспокойство. Потом делал осторожный шаг назад, и только затем в дверях показывалась маленькая красотулька — Аленький цветочек — его внучка Диночка. Дед был не высокий, но не сгорбленный, даже подтянутый, в досмотренном, хотя и давным-давно вышедшем из моды, коротком, как телогрейка, пальто. В февраль­ский пронизывающий холод на нем были легкие демисезонные полуботинки, которые он потихоньку и тщательно обивал тут же у дверей. С улыбкой приговаривал:

— Вы только посмотрите, как намело! Словно в старые времена.

Рядом с Дедом постукивала ножкой о ножку, тоже улыбалась и смотрела на него с нескрываемой любовью Диночка. Старик помогал внучке снять купленную на вырост курточку, поправлял у нее на шее платок (закрывавший застиранный до бесцветности воротничок платья) и переобувал свою красавицу: менял сапожки на вязанные из грубой шерсти тапочки. Не вставая с корточек, легонько хлопал ее ладонью по плечикам, как бы говорил: все хорошо, маленькая, я — здесь. Затем сжимал худые, в синих прожилках пальцы правой руки в кулак — не сильно, а символически: «Но пасаран». В ответ Дина поднимала свой кулачок, прикасалась им к Дедову, заговорщически, почти неслышно шептала: «Мы — вместе, и мы — победим!».

После неизменного обряда малышка, минуя портреты чемпионов мира, направлялась на второй этаж в большой светлый зал, уставленный по периметру видавшими виды столами с шахматными часами и многочисленными, разнообразными по форме и времени изготовления стульями. (Один из стульев каким-то чудом сохранился с царских пор.)

Уже с полгода в клубе было заведено, что Дина (приходившая с Дедом, как правило, несколько раньше начала занятий) садилась за ближайший от входа стол на тот самый дореволюционный, с высокой резной спинкой дубовый стул-кресло и ждала соперника. Ее место ни­кто никогда не занимал, а партнеров главный тренер (взявший над девочкой персональное шефство) к ней подсаживал каждый раз новых и в очередности, понятной только ему.

Когда главный отпускал «будущую чемпионку», как он ее величал, домой, глаза у девочки независимо от того, выигрывала она или проигрывала, загорались, и, соскользнув со стула, чуть успев сказать: «Спасибо!» и «До свидания!», малышка летела на первый этаж — к Деду. Летела, как будто не видела его не час-другой, а много-много дней.

Кто-то сказал: «Пока у нас есть тот, кого мы любим, мы — живем».

Мы любили Деда и Аленький цветочек.

По весне, накануне восьмого марта, мне наконец-то заплатили за вышедший год назад сборник рассказов. Сумма была не ахти какая, но все же она позволяла, кроме всего прочего, осуществить и задумку, которая не давала мне в последнее время покоя: купить малышке (а она, как я понял, росла без родителей) присмотренную в «шопе» для богатых, так называемом бутике, шикарную итальянскую «школьную форму». От комплекта было не отвести глаз: элегантная темно-синяя велюровая макси-юбка, такого же цвета, но с серебристой окантовкой экстравагантный жакет и белоснежный, из мягчайшего хлопка, чудо-блейзер. Гонорара должно было хватить и на заполярные, как рекламировали два веселых белых медведя на упаковке, сапоги: не мог смотреть, как Дед морозит ноги.

Каждый раз, когда я заходил проверить, не опередил ли меня какой-нибудь везунчик, хозяин магазина, обычно лично наблюдавший за обстановкой в зале, не без иронии улыбался, но все же старался делать это незаметно: прикрывал, как бы от кашля, рот или отводил глаза в сторону. И насколько же он был удивлен, когда однажды я подошел к кассе и попросил снять с вешалки синий комплект, а сапоги положить в коробку. Ироничный взгляд хозяина сменился вопросительным, а тонкие губы расплылись в любезной улыбке.

— Кхе-кхе, — подал он голос из-за спины пестро разодетой, не в меру напудренной, чем-то схожей со скучавшим за нею в углу манекеном продавщицы. Та перестала укладывать покупки в яркие оранжево-салатовые пакеты с надписью «Версаче», обернулась. — Ира, — показал босс на полку. — Не забудь для уважаемого покупателя к роскошной тройке присовокупить и этот чудесный бант.

— Но он же не входит в комплект… — попыталась было возразить продавщица.

— Взгляните, дорогой товарищ, какое великолепное сочетание! — перебил, будто не слышав ее, хозяин, обращаясь уже ко мне.

«Вот те на! — удивился я. — Даже new russian на презент раскошелился, когда увидел, что я выгреб из кошелька все до последней копейки. И слово “товарищ” не забыл. Видно, соколик еще той, брежневской закваски».

Вещи были куплены, оставалось собраться с духом их вручить. Дина и Дед — люди небогатые, но гордости им было не занимать. Вряд ли примут подарки от чужого, в сущности, человека. Пришлось пофантазировать, придумать причину. «Пожалуй, скажу так, — в конце концов решил я. — Вещи прислала родня из Америки. Одежда там копейки стоит, так что буржуи особо себя не обокрали. А вот с размерами, увы, родственнички напутали — разные в наших странах единицы измерения: у них там какие-то дюймы, у нас — родные сантиметры. Вот и не подошли обновки ни мне, ни племяннице. Я вас очень прошу, примите от чистого сердца! Откажете — поставите в неловкое положение. Связываться с комиссионкой совершенно не хотелось бы. Я же вроде какой-никакой вахтер — тире — писатель, а не мешочник. Можно было бы, конечно, вручить все это и первому встречному-поперечному, но почему я не могу сделать приятное тем, кому хотел бы?»

В последний предпраздничный день, в последнюю предпраздничную тренировку, заучив этот текст, я решился осуществить задуманное.

Все уже сидели за столами, и вот-вот должны были начаться сеансы. Должны были, но — не начинались. Никто не сделал и первого хода: отсутствовала малышка! Так уж повелось, что баталии всегда стартовали с напутствия главного тренера: «Чемпионка готова? Что ж, тогда — в бой!» Но напутствия не следовало, и соперники ждали. Ждал и тренер. Тот же, кому сегодня нужно было играть с Диной, — вечно жующий толстяк Паша, по кличке Паштет, — вообще не смел сесть за стол, от волнения он даже жевать перестал. Вышел и я из своего писательского кабинета — вахтерского уголка: не терпелось вручить эксклюзивы от знаменитого итальянского модника. Все притихли, словно сговорились: ждали — Дед и Аленький цветочек придут, иначе и быть не может.

— Секундочку! — ожил я первым. — И как сразу не сообразил! Видно, дверь захлопнулась! Уже дня два, как замок ни с того ни с сего за­едает. Сбегаю-ка проверю.

В несколько прыжков преодолел оба пролета и оказался у двери. Потянул алюминиевую ручку-шар на себя. Дверь открылась, но малышки с Дедом за ней не было. Снег, небо, луна, звезды были на месте, а Деда с Диной не было. Показалось, что нет и меня, нет и вечно скрипящей двери, нет нашего сто лет неремонтированного шахматного клуба, нет нашей планеты, нет ничего! Только луна и звезды.

Но все было.

В то мгновение, когда я крикнул: «Секундочку!», у папы малышки (старик в старомодном пальто, оказывается, был ее отцом!) затихло сердце. Надломленное за восемь лет лагеря (за ввоз в страну и распространение антисоветских изданий он получил по полной программе — сталинскую «десятку», но пришли «новые времена» и его амнистировали), оно не выдержало автобусной душегубки, выжженного дрянным обогревом бескислородного воздуха. Малышка тихонько потрогала папку за ухо, за щеку: будила. Она была умная и скоро все поняла. Вспомнила: «Ты у меня самая смелая!» Вспомнила — и не испугалась, не закричала. Прислонилась к папкиному плечу и взяла его за руку. Беззвучно заплакала. Уже никогда эта родная в синих прожилках рука не погладит ее: «Все хорошо, моя маленькая, я — здесь».

Так они и ехали 7 марта 199… года.

А мы их ждали.