Отец и сын

Он взял сына на руки и остановил такси. Безрассудство, конечно же, да чего уж там! За годы, проведенные в лагере, получил кое-какую компенсацию — должно хватить, чтобы прожить на воле беззаботно… один день. Этот день наступил сегодня — день рождения сына. Так и сказал таксисту:

— У нас с мальчонкой праздник. Будем кутить. И ты с нами. Допоздна. Идет?

— Кутить так кутить, — расцвел тот, — какие вопросы.

Вернулся отец накануне. Одному Богу извест­но, чего ему стоило попасть домой именно к этому дню. И теперь, вконец измученный, рядом с сыном он мало-помалу отходил.

Они сидели на заднем сиденье. В какой-то момент отец наклонился, тихо сказал:

— Валик, маленький мой спаситель, как я счастлив, что вижу тебя.

Сын не понимал, каким образом он попал в спасители, но чувствовал себя на седьмом небе: папка вернулся! Он не знал и не мог знать, что во время предварительного следствия во внутренней тюрьме НКВД двое нелюдей истязали отца. Им была поставлена задача: «Отбить нацдему мозги, чтобы родную мать не узнал!» И те постарались. Многочисленные кровоизлияния затопили память, и если бы не отбывавший срок вместе с отцом арестованный по делу врачей известный ленинградский хирург, вряд ли отец узнал бы кого-нибудь, вряд ли вообще вернулся из лагеря. Хирург оказался и неплохим психологом: опекая отца, он без устали повторял: «Не забывайте — вас ждут дома». Эта мобилизационная терапия помогла.

— Папка, на перекрестке давай повернем направо, там, на углу, тир, — тронул сын отца за плечо.

— Останови-ка, браток, — сказал отец, и таксист притормозил у небольшого, похожего на гараж здания. — И обожди.

Сыну не терпелось пострелять из «почти настоящей винтовки». Он первым выскочил из машины и вбежал в открытую нараспашку дверь.

— Рад вас видеть, молодые люди, — приветствовал их пожилой человек с костылем вместо левой ноги. — Меня зовут Анатолий Степанович. А вы можете не представляться. И так вижу: отец с сыном прогуляться выбрались. Какие винтовки выберете? «Под обрез» или «по центру»? Советую «под обрез». Они лучше пристреляны.

— Что ж, — улыбнулся отец, — несите пристрелянные. И сыну, если можно, подставку по росту подберите.

— Все сделаем, не беспокойтесь. Вот ваше оружие. А пулек-то сколько насыпать?

— Пап, может, побольше возьмем? Хочется и мельницу запустить, и танк подбить, и корабль, и в самолет попасть. В самолет труднее всего. Как-то пробовал — ничего не получилось. Видишь, какая маленькая под ним точечка? Сбить самолет — моя мечта!

— Это не мечта, сынок, это скорее задача. Мечта — это нечто другое. Например, я мечтаю, чтобы ты вырос настоящим человеком. Смелым, честным, добрым. Чтобы не забывал, где родился. А пулек мы купим сколько захочешь. И не спеши, хорошенько целься. Но дай Бог, чтобы эти упражнения тебе не понадобились, — добавил тише.

Валик услышал, но не воспринял последних слов отца. Воспринял другое: «хорошенько целься». Тут он постарается, не ударит перед папкой лицом в грязь. Целился не спеша, затаив дыхание. И у него, на удивление, почти все получилось.

— Ну вы, ребята, даете! — ахал Анатолий Степанович. — Все посбивали. Даже не помню, когда в моем тире такое случалось в последний раз. План по продаже пулек выполнили. Может, чем черт не шутит, по второму кругу пройдетесь?

— Нет, — покачал головой отец. — По кругу — не надо. Круг — это кольцо, цепь, безысходность. Посему только вперед! Спасибо вам за все, но — поедем дальше. Да, Валик?

— Конечно, папка! — кивнул сын и с гордостью подумал: «А самолет я все-таки сбил!»

— Заходите еще! Хорошим людям всегда рады, — попрощался Анатолий Степанович, вышедший проводить их к машине.

— Куда теперь, господа снайперы? — спросил таксист, открывая дверцу.

— А давай, папка, в парк махнем, — предложил Валик. — Ребята рассказывали — там новые аттракционы установили.

— Желание именинника — закон! — улыбнулся отец. — Трогай, друг.

— Нет проблем. Долетим за десяток минут, — заверил таксист.

Но отец охладил его пыл:

— Гнать не надо. Я в гонках прожил всю жизнь. Хватит! Езжай потихоньку.

— Как прикажете, — пожал плечами таксист и подчеркнуто мягко тронулся с места.

Праздничная обстановка парка захватила сына. Он перебегал от одного аттракциона к другому и просто закидывал отца вопросами:

— Папка, а здесь покатаемся? А на тот билеты возьмем? А туда успеем? А там не закроется?

Отец счастливо кивал головою:

— Успеем! Не закроется!

На «чертовом колесе» Валик задержался надолго.

— Понравилось на город с высоты смотреть? — поинтересовался отец, когда по прось­бе сына они вознеслись под небо в третий раз.

— Очень! — заверил сын. Но неожиданно признался: — Я, папка, высоты боюсь, но с тобой мне ничего не страшно! Вот и воспитываю себя.

— Ты у меня — молодец! — обнял его отец. — Теперь мы вместе, а вместе мы — сила, и тебе нечего бояться.

Долго катались на разных крутилках, машинках, паровозиках и лодочках, а напоследок сын снова потянул отца к «чертову колесу».

— Папка, давай еще разок. Хочу убедиться, что теперь точно не испугаюсь.

— Давай! — удивился отец упорству сына, но, вспомнив, что и сам был таким же, с улыбкой подумал: «Может, потому и выжил».

Вдоволь накружившись — у Валика уже ноги подкашивались, — решили передохнуть и перекусить.

В ресторан пошли втроем — позвали и водителя. Толкнули дверь — заперто: до шести вечера там был перерыв, но таксист поговорил со швейцаром, и их впустили, с ходу подали на стол.

Отец ел осторожно, как бы с недоверием: отвык от нормальной пищи. Там, в сибирских лагерях, она и не снилась, и постепенно память сдавала: забывался вкус белого хлеба, запах жареного мяса, аромат спелого яблока.

Таксист же уплетал, словно перед этим неделю постился. Не отставал от него и Валик.

— Папка, я после мороженого не встану. Давай возьмем его с собой?

— С собой захватим мандарины, а мороженое можешь не доедать. Много сладкого — вредно.

Следующую остановку подсказал вошедший во вкус водитель:

— Жена на днях в «Детском мире» побывала. Говорит, туда импортные игрушки завезли: «Красивые — слов нет. Но дорогущие…»

— Ничего, прорвемся, — погладил отец сына по голове, видя, как загорелись у того глаза. — Один раз живем. Едем!

Под заморские игрушки в магазине отвели отдельную секцию.

— Ух ты! — восхищался сын, оглядывая полки. — Видишь, папка, сколько всего?!

— Не теряй времени, выбирай что нравится, — улыбнулся отец.

А Валик не может выбрать — растерялся. То к одному потянется, то к другому. Пришлось отцу прийти ему на помощь.

— Ты ведь уже не маленький, что-нибудь соответствующее и присматривай.

Сияющим выходил Валик из «Детского мира». О таких игрушках и мечтать не смел и теперь даже на секунду боялся с ними расстаться — а ну как оборвется этот волшебный сон? — и нес все покупки сам.

— Надорвешься ведь. Давай хоть что-нибудь возьму, — шел отец следом.

— Не волнуйся, папка, — отвечал солидно Валик. — Я сильный.

Водитель встретил их веселым «О-го-го!».

— Складывай свои покупки, — открыл перед Валиком дверцу. — Эх, мне бы такого папку!

— Такой только у меня, — похвастался Валик.

Отец взял у него громадную, из коричневого велюра обезьяну, ярко-красную — в жизни таких не встречал — «Татру» с прицепом, комплект китайских ракеток для бадминтона и настольного тенниса, еще не накачанный футбольный мяч. Занял ими правую часть заднего сиденья. Сам сел впереди. Спохватился, спросил у таксиста:

— У тебя-то дети есть?

— Двое. Погодки. Такие же архаровцы, как и твой.

— Валик, — обратился отец к сыну, — неужто оставим архаровцев без подарка? Скажи честно: чего не жалко?

Жаль было всего, но еще больше хотелось походить на папку.

— Может, ракетки эти? Пусть играют.

Таксист стал было отнекиваться, но отец и слушать не захотел:

— Раз мы с Валиком решили, то назад ходу нет, закрыт вопрос. А теперь разворачивайся — поедем на улицу Маяковского. Сразу за рынком — знаешь? — баня. Там и притормозишь. — Обернувшись к сыну, пояснил: — Святое для нас с тобой место. Еще до войны мой отец — твой дед — водил в эту баню меня с братьями.

Баня для мужчин — это прежде всего парилка. И они, оба мужика — большой и маленький, вскоре оказались в ней. Несмотря на подорванное в лагере здоровье, парился отец яростно, как в последний раз, чем заводил других посетителей: они чуть ли не в очередь выстроились за вениками.

— А сынишка весь в папку, — подзадоривал банщик отца, звеня в жестяной банке влажными медяками. — Глаза большие, синие, нос орлиный…

И было ему невдомек, отчего после его слов этот «азартный папаша» вдруг перестал улыбаться, нахмурился. А тот думал: «Не все ты, браток, знаешь. Не дай Бог мальцу повторить мою жизнь: лагеря, этапы…»

После бани отец попросил таксиста отвезти их на Военное кладбище. Сыну объяснил:

— Поедем к деду, навестим.

На этом кладбище Валька еще не бывал. Взяв сына за руку, отец повел его среди крестов и памятников в дальний закуток. Там, стоя над холмиком с железным крестом у изголовья, он, словно позабыв о разнице в возрасте, рассказывал сыну про деда, который, оказывается, был делегатом Первого Всебелорусского съезда.

Валик удивленно поднял на отца глаза:

— Какого-такого съезда?

И отец продолжил:

— Тогда упустили долгожданный и, может быть, единственный для нашей страны шанс стать свободной, — пояснил Валику, хотя тот по-прежнему плохо понимал, о чем шла речь.

Рассказал отец и о том, что дед их был одним из руководителей подпольной церковной антибольшевистской организации, действовавшей в Минске в середине тридцатых годов.

— Антибольшевистской — это против большевиков, папка, коммунистов? Разве были такие организации?

— Организации в полном смысле слова не было, — серьезно, словно для самого себя что-то уточняя, объяснял отец, — но предпринимать кое-что люди пытались. За это потом и пострадали. Был такой процесс — «Двадцати пяти». На нем судили и твоего деда. Вообще он слыл удивительным человеком. Вернувшись из лагеря, вынужденный периодически отмечаться в милиции, продолжал слушать запрещенное радио «Свобода».

— А я помню, как дедушка настраивал приемник, — оживился Валик. — Звук был тихий-тихий, и я почти ничего не разбирал. Он и в шахматы, и в шашки научил меня играть. И рисовать. А еще он любил читать стихи Лермонтова. Помнил их со школы. Представляешь, папка, — со школы! Я забываю стихи через неделю, а дедушка помнил всю жизнь! Как сейчас слышу его голос:

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

— Да, дед был добротной закваски, дореволюционной, — поддержал Валика отец. — А насчет памяти ты не волнуйся. Разовьется память. Это я тебе точно говорю. Главное — больше читай, думай, анализируй. И спортом занимайся. У тебя должно быть сильное, выносливое тело. Слабые телом нередко и духом слабы. Впрочем, бывают и исключения… — После небольшой паузы добавил: — Пошли, что-то трудно мне здесь дышится.

Отцу и впрямь было плохо. Снова нахлынули отчаяние, нежелание жить. Пытаясь совладать с собой, у машины он вдруг предложил:

— Едем в дом-музей Янки Купалы.

Но в музей почему-то не пошел, бродил по парку, о чем-то думал. Валик держался рядом. Когда подошли к мосту через Свислочь, отец остановился.

— На той стороне улицы, вон там, напротив, много лет назад стояло общежитие педагогического техникума, — повернулся к сыну. — Необычное, скажу тебе, было учебное заведение. Преподаватели ни в чем не уступали профессорам из университета. Собственно, они и были университетскими профессорами. Здесь учились и мои братья — твои дяди. Учились и многие белорусские писатели. Большинство из них впоследствии были расстреляны, в живых остались единицы. В школе ты будешь изучать их творчество. Из десяти сотрудников газеты, в которой брат тогда числился рабкором, девять арестовали и вскоре, осудив, убили. Но одного не тронули, даже наоборот — ему поручили ответственное задание: набрать новый штат редакции и возглавить его. Похожее происходило почти во всех изданиях: оставляли, как на развод, одного-двоих. Теперь они заслуженные люди, лауреаты. Но хватит о плохом, — заключил отец, возвращаясь к машине. — Есть предложение. Отсюда уже недалеко до озера, — показал рукой. — Как ты насчет поплавать?

— Папка, ты же знаешь, купаться я всегда готов!

«Знаешь…» Он опять, как и от слов банщика, вздрогнул. Откуда ему было об этом знать? Как раз когда мало-мальски наладилось с перепиской, пришла весть, что в их большом доме мальчишка остался один: холодным декабрь­ским утром туберкулез свел в могилу мать, вскоре после нервного срыва слегла бабушка. Шефство над ними взяла соседка с мужем.

Сел, тронул водителя за локоть:

— Поехали, друг. Напоследок — к озеру.

Озеро встретило их прохладой и свежестью. Сразу как-то легче задышалось.

Отец разделся, вошел в воду, поплыл. Обернулся к берегу, крикнул:

— Валик, не заходи — вода холодная. Лучше в бассейн съездим — там искупаешься.

Последний раз отец плавал много лет назад, однако понимал: в такой воде не только у сына, но и у него в любую минуту могут начаться судороги. И все же не сдержался: он снова здесь, в озере своего детства. Когда-то вместе с братьями плавали в нем наперегонки. Он был самым младшим и на финише оказывался, само собою, всегда последним. Но не сдавался — упорства ему было не занимать. И однажды чуть не настиг братьев, но… в последний момент ноги отказали. Братья пришли на помощь.

И вот — у него снова отнялись ноги. Как предчувствовал. Перевернулся на спину, но — попал в водоворот. Железной хваткой тот обнял его и тащил ко дну. Он изо всех сил заработал руками, нырнул, вынырнул, еще нырнул…

Валик почуял неладное: «Зачем так далеко заплыл папка? Его уже не видно». Валик плохо плавал, еще только учился, но, не раздумывая, бросился в воду.

— Папка, папка! — кричал. — Вернись! Я боюсь!

Голос сына утроил силы отца.

«Выплыть! — приказал себе и снова нырнул. — Выплыть! — кричало все в нем. — Я должен вырваться из этой петли!»

Отчаянно замахал руками. И вдруг ощутил — водоворот ослабляет хватку, и ноги вроде как возвращаются к жизни. И все же не столько ноги, сколько руки, многие годы валившие лес, спасли его. И он поплыл к сыну.

— Валя, назад, назад! — кричал ему.

И сын послушался, остановился, но к берегу не повернул — не мог, ослабел.

Подхватил его отец уже захлебнувшегося.

Валика откачали, но отходил он медленно. Пять дней и ночей маленькие руки крепко сжимали подушку — держались за папку.

Бабуля сидела на краю постели.

— Вот молодец! — обрадовалась, когда он открыл глаза. — Как ты, маленький?

Валик не ответил. Увидел висящую на противоположной стене фотографию отца в деревянной рамке. Угол рамки почему-то был перевязан черной ленточкой.

Он еще не понимал, что это означает, и с недоумением посмотрел на бабушку. Но та ничего не сказала.

Пройдет много лет, прежде чем Валик узнает: человек, которого он называл папкой, был его дядей — младшим братом отца, расстрелянного через два месяца после рождения сына.

И еще одна тайна откроется ему: данную в лагере землякам-узникам клятву — отомстить палачу — брат отца сдержал. Дорогой оказалась месть: чтобы не сдаваться живым, дядя покончил с собой. Это произошло на третий день после его возвращения из лагеря.

Три дня пробыл он на свободе. Три дня. Один из них был посвящен племяннику. И Валик не забудет тот день никогда.