Свои и чужие

Федор прошел в конец вагона, где еще раньше заметил заключенное в багетную рамку, словно картина, расписание. Та-ак, скорый «Дортмунд — Базель» прибывает в его город ночью. Хорошо. Ночная мгла не раз спасала ему жизнь. Уже развернувшись, подумал: «Хотя ночь — лучшее время и для тех, кто охотится в этой мгле».

Зайдя в купе, Федор снова оказался напротив пожилой немецкой пары. Поглядывая на улыбающихся жизнерадостных пенсионеров, он испытывал сложное чувство. Прошло всего три года, как закончилась война, а для этих двоих ее словно и не было. Словно она не коснулась их судеб, судеб их детей, родных, близких, всей страны. Просто, но опрятно одетые, подтянутые, моложавые, радостные, они сидели, держась за руки, и нежно ворковали. Счастливые. Молодожены да и только.

Федору вспомнились родители. Где-то в лесах Беларуси доживала-вымирала его маленькая деревушка. О чем-то задумавшись, у окна стоит мать. С охапкой дров шумно входит в хату отец, обивает у порога ноги от снега.

— Ух, ну и холод, — вырывается у него. — Бр-р-р!

Он с грохотом опускает дрова у печи, но в огонь не бросает. Знает: мать любит делать это сама.

Почему мама в пятьдесят выглядела на все семьдесят, а этим двоим — судя по обрывкам фраз — в их семьдесят не дать и пятидесяти? Почему мама за всю свою жизнь ни разу не видела даже холодного вагона-телятника (и слава Богу!), а эти бодренькие немецкие старички катят себе в купе класса «люкс», не замечая ни велюровых кресел, ни хромированных ручек, ни дорогого дерева двери, ни узорных зеркал, ни периодически мелькающего с заискивающими глазами официанта? Окажись мама сейчас здесь, вряд ли кто смог бы переубедить ее, что она не в раю.

Официант снова мелькнул где-то справа и в очередной раз кинул взгляд в его сторону. Федор давно чувствовал себя неуютно рядом с аккуратно и медленно — по науке — жующей парочкой и чуть заметно махнул официанту. Тот, как и ожидалось, скупое движение пассажира заметил сразу:

— Jawohl, mein Herr¹ .

«Бутылку водки и огурчиков, — пронеслось у Федора в голове. — Вот бы удивился вышколенный “бой”, а благополучная парочка онемела бы!» Улыбнувшись, сказал:

— Zwei belegte Brote und Tee mit Zitrone² .

За окном мелькали ухоженные пригородные особняки, вытянувшиеся в ряд вдоль дороги. Глядя на них, снова вспомнил свою деревушку, тот день. Он обнимает маму, прижимает к себе, держит — боится за нее. Энкаведисты закончили обыск и выводят из дома отца. Отец уходил молча. Знал: если скажет хоть слово на прощание, мать вырвется из объятий сына и бросится на этих, в кожанках. И тогда они заберут и ее. Дети останутся на мальчишку Федора. И отец молчал.

Когда энкаведисты ушли, мать высвободилась из ослабших объятий сына и выбежала на улицу. Слава Богу, «воронок» отъехал довольно далеко и они не услышали ее проклятий.

Голосить мать перестала только под утро: связки не выдержали, голос пропал, она хрипела. Хрипела, шептала, проклинала…

Федор очнулся от вкрадчивого, но настойчивого голоса официанта:

— Mein Herr, Ihre Stullen und Tee³.

«Спасибо, — чуть не сказал Федор на родном языке, но вслух, к счастью, вырвалось только
“с-с…”» И он выкрутился:

— S-s-sehr schцn. Alles so schnell!⁴

Накинув на чай, заставил себя снова улыбнуться.

Поезд летел и летел в ночи, и с такой же стремительностью неслись-набегали воспоминания…

Большевики приближались к Минску. Сильно рискуя, Федор все же приехал к матери. Он должен был проститься. Что будет с ним, как повернется его судьба — не знал и не представлял. Для матери же он уходил навсегда. Младшие дети плакали. Разрыдалась и четырнадцатилетняя Ольга. Она оставалась за старшую…

Пара напротив поднялась, попросила у него прощения за беспокойство и захлопотала над чемоданами. Они были такие же, как и хозяева: чистенькие, сияющие, без единой царапины.

Поезд постепенно замедлял ход. Откуда-то сверху прозвучало:

— Frankfurt am Main. Nдchste Station Darmstadt⁵.

Соседи вышли, и Федор поспешил к окну. Пару встречал улыбающийся молодой человек. Сын, понял Федор, услышав даже через стекло веселое: «Ich dachte, die Eltern hatten mich ganz vergessen»⁶ .

Один рукав пиджака у молодого человека был пуст и вложен в боковой карман. Федор вдруг подумал: пусть бы и у него не было руки, только бы оказаться вместе с отцом, матерью, семьей. Вздохнул: железный занавес не признает и такой платы. И Федор отошел от окна, чтобы не сглазить, не помешать чужому счастью.

Почему для него нет покоя? Война закончилась, для всех наступил мир. А он все воюет. Собственно, не он. Воюют с ним, хотят убить: мол, отказался умирать за Родину. Нет! За Родину он отдал бы все! Но — за свою Родину! А за эту, которая убила его отца? Убила миллионы своих сыновей? За такую родину он не хотел воевать и не будет! Он хочет ходить по родной земле свободным человеком, а не ползать по ней рабом. И он сражается за Родину! За свою Родину. Свободную, независимую, вольную! А сра­жаться он умеет только пером. И, видимо, неплохо умеет, коль на него ведется охота. Несколько последних месяцев чувствовал за собой хвост: «товарищи» нашли, кого искали.

Приближалась станция. Федор взял саквояж и направился в хвост поезда. Из своего третьего вагона он должен пройти до последнего, а потом назад. И главное — запомнить встретившиеся на пути лица.

Возвращаясь, в четвертом вагоне Федор увидел того, кого искал, — почти столкнулся с ним. Федор не знал его в лицо, но почувствовал: это — «свой», товарищ. Свой, что хуже чужих, хуже самых заклятых врагов. «За мной пришла смерть», — подумал, побледнев, однако нашел в себе силы улыбнуться. По всему, не растерялся и товарищ:

— Kommen Sie durch… Bitte⁷ , — бодро сказал на хорошем немецком.

Разминулись, сохраняя на лицах улыбки. Федор — от нервного напряжения: «Профессионал, трудно будет уходить». Товарищ — и впрямь прикрывая ею растерянность от внезапного сюрприза: «Вот сволочь, еще и проверки устраивает!»

Федор пошел в свой вагон, а товарищ в нерешительности замешкался. Он должен был сблизиться с объектом вплотную, чтобы не упустить его в вокзальной толчее. Теперь карты спутаны: остается проследить, как он выйдет из вагона, а дальше действовать по обстоятельствам. Не самый надежный вариант, но это лучше, чем еще раз столкнуться с редактором и уж точно засветиться. Он подошел к окну и припал лицом к стеклу: поезд притормаживал.

Федор знал, что его будут встречать на выходе из вокзала, но как туда пройти, минуя четвертый вагон? Вдруг спохватился: «Плащ! В этот пронизывающий ноябрьский холод в столь легкой одежке садился в поезд я один, — мелькнула мысль. — Они будут высматривать прежде всего мой плащ». Прощупал карманы: пусто. Королевским жестом бросил плащ, служивший ему еще и талисманом (поэтому и не хотел расставаться с ним даже глубокой осенью), на кресло. Вспомнив официанта и такого же липуче-вежливого проводника: «Ja, ja, Sie haben ganz Recht»⁸, сунул небезопасную теперь вещь под сиденье. Вынув из саквояжа бумаги, отправил вслед за плащом и его. «Немцы могут догнать: “Mein Herr, Sie haben etwas vergessen!”⁹ . У этих педантов, если что и захочешь забыть, — не забудешь. Не дадут! Вот страна! Стоящую вещь просто так оставить нельзя».

В тамбуре Федор оказался рядом с моложавой, как и недавняя соседка, старушкой. Любезно подставив руку, помог ей выйти из вагона. Несколько комплиментов — и Федор получил согласие проводить ее до такси. Пока он со старушкой, к нему, пожалуй, не полезут.

«Профессионал» не обратил внимания на пожилую даму с сыном: ему нужен был «плащ». А тот не появлялся.

Вскоре мимо четвертого вагона прошли последние пассажиры, а «плаща» все не было. Ночной охотник заволновался, сорвался и побежал. Не было редактора и в шестом купе третьего вагона. По привычке обшарил укромные места. Под одним из сидений нашел плащ и саквояж.

— Вот сука, сделал! — прошипел, раскрыв саквояж. — Но просто так не смоется: наши подстраховались — встречают и на вокзале. Там маскарад не пройдет, они знают писаку в лицо.

Подстраховщики — их было двое — и впрямь засекли Федора на выходе из вокзала. Выхватил и он из массы встречающих их цепкие взгляды. Посадив старушку в такси, нагнулся к ней, чтобы пожелать «Gute Fahrt!»¹⁰ , и в боковом зеркале автомобиля увидел то, что должен был увидеть: его ведут. Слежку Федор чуял за версту. Ни себе, ни кому-нибудь другому он бы не объяснил, каким таким шестым чувством обладал, что почти со стопроцентной точностью мог сказать, есть вблизи ищейки или нет.

Вот и сейчас. Увидел двоих в зеркале и опре­делил — «свои»! Как и на Родине, «свои» здесь делились на два лагеря: на тех, кто убивает, и тех, кто убегает от убийц.

Федор был из последних, и он побежал. На Родине бежать было бы некуда. Здесь, слава Богу, не Родина.

Ожидавший Федора Толик уже несколько минут наблюдал за спектаклем со старушкой. Заметил он и двух товарищей. Приоткрыв правую дверцу «Мерседеса», Толик снял пистолет с предохранителя, но все никак не мог решить: следовать до конца указанию Федора или рискнуть и действовать по обстановке? Нет, редактор приказал оставаться в машине, что бы ни случилось. И он останется. При любом повороте событий будет ждать, пока Федор не подойдет сам. И вот тогда… Тогда у него и появится шанс доказать, что из лагеря «для перемещенных лиц»¹¹  шеф забрал его не зря.

Федор подбежал к нетерпеливо тронувшейся с места машине и нырнул в открытую дверцу. Как только очутился рядом с Толиком, придавивший было страх отпустил: он — не один, рядом друг, уже легче.

— Давай, жми! Уходим!

Больше ничего не успел сказать — перехватило дыхание: Толик вжал педаль газа в пол и заставил «Мерседес» развернуться почти на месте. Через секунду машина вылетела на дорогу. Да так резко, что редактора снова вдавило в сиденье.

Они уже изрядно удалились от вокзала, когда Федор обернулся и увидел, как к тем двоим подбежал полицейский. Жестикулируя и показывая на «Мерседес», тот что-то кричал.

«Не нужно было так лихо рвать с места», — вздохнул Толик.

В следующую секунду те втроем уже бежали к припаркованному за стоянкой такси «Фольксвагену».

— Толик, ныряй в первый же переулок! Хоть в этот, слева! — приказал Федор.

— Налево нельзя — одностороннее движение и не в нашу сторону. Налево пойдем за городом. Тут недалеко… — прокричал Толик.

«Недалеко — это верно, — подумал Федор. — Да здесь и не разгонишься. Впрочем, на такой улочке не очень-то рванут и дружки родимые с полицейским».

Но он ошибся. К тому времени, когда они с Толиком пересекли городскую черту и перестроились в левый ряд, «Фольксваген» почти догнал их.

За городом полицейский товарищам стал не нужен. Им был нужен редактор, желательно — со списками и адресами сотрудников и авторов ставшего им как кость в горле антисоветского журнала. И один из товарищей выстрелил полицейскому в голову.

Федор не видел этого, но услышал. Понял — выстрел не последний, и крикнул:

— Гони!

Стрелка спидометра легла на ограничитель шкалы и застыла. «Фольксваген» вроде немного поотстал.

Толик понимал, что на такой скорости в непроглядной темени ему не вписаться ни в один поворот, но ветер, ворвавшийся в кабину после того, как пуля второго выстрела разбила заднее стекло, заставлял его по-прежнему давить  на педаль.

Спустя какое-то время фары «Фольксвагена» перестали слепить Толика через боковые зеркала: погоня отстала. Скоро дорога, по которой они мчались, выведет на автобан, а там — ищи ветра в поле.

И они бы, пожалуй, ушли, если бы…

Гонявшие мяч неподалеку от дороги подростки бегать за день подустали. Но несмотря на усталость и на прохладную погоду, домой им идти не хотелось. Решили поработать еще над точностью удара. Не в ворота, а по мишени. Ее долго искать не пришлось: поблизости светился знак «Уступи дорогу», который явно претендовал на роль «девятки». Правда, толстяк Карстен, по кличке «Маменькин сынок», пробурчал что-то насчет родителей и возможных нехороших последствий, но в запале его не услышали.

…Хельмут подходил к мячу последним. Предыдущие снайперы меткостью не блеснули — казалось, знак кто-то заколдовал.

Хельмут, самый старший, главная надежда команды, обязан попасть в цель. Он понимал это и потому не спешил. Подошел к мячу, поправил его, посмотрел на знак, тяжело выдохнул, пробурчал что-то — видимо, заклинание — себе под нос и только после этого разбежался и — ударил. Силы были вложены до остатка, Хельмут даже на ногах не устоял. Он упал и не увидел, как мяч врезался в верхнюю часть железного треугольника, снес его, отрикошетил и разбил освещавший знак фонарь.

Все кинулись к Хельмуту. Обнимали, поздравляли, восхищались: вот это ударчик! В тот момент Хельмут, конечно же, и думать не смел, что спустя шесть лет на него вот так же после убийственного (как потом напишут газеты) удара навалится почти вся сборная Германии в финале чемпионата мира.

На радостях о принесенном в жертву футболу знаке забыли. Шли домой, смеялись, болтали — до знака ли было? И родителям о нем никто не сказал. Хельмут, правда, спохватился, но тоже промолчал. «Зачем? Сегодня поздно уже, а завтра воскресенье, выходной, сами все и поправим».

…Толик, потеряв преследователей из виду, наконец позволил себе отпустить педаль газа, перевести дух, но лишь на мгновение. Он вряд ли понял, что произошло. Он еще не успел расслабиться, потому даже и не дернулся.

Федор увидел летящую на них машину, но успел лишь закрыть лицо руками.

В «BMW», врезавшемся в «Мерседес», возвращалась по автобану домой семья: отец, мать и сын. Все трое, как и два пассажира другой машины, домой не попали — остались на месте аварии. Удар при столкновении был неимоверной силы, и все пятеро погибли почти мгновенно.

Двое прежде других подоспевших к месту аварии товарищей смотрели на сцепившиеся в смертельных объятиях машины и гадали: их опередили или это простая случайность? Если первое, то теперь и они стали теми, кто убегает, однако, в отличие от редактора, им придется убегать и от своих, и от чужих.

В морге после тщательного просмотра документов погибших в автокатастрофе молодой следователь, не веря своим глазам, удивленно развел руками: «Невероятно! Пассажир из «Мерседеса»-нарушителя и двое из «BMW» еще за пару часов до аварии ехали в одном поезде, даже в одном вагоне…»
 

¹ Да, господин (нем.).

² Пару сандвичей и чай с лимоном (нем.).

³ Господин, Ваши сандвичи и чай (нем.).

⁴ Большое спасибо. Все так быстро! (нем.)

⁵ Франкфурт-на-Майне. Следующая станция — Дармштадт (нем.).

⁶ Думал, что старики совсем меня забыли (нем.).

⁷ Проходите… Пожалуйста (нем.).

⁸ Да, да, вы абсолютно правы… (нем.)

⁹ Господин, вы забыли! (нем.)