Cанька: 7. Молот

Он был невысок, но дерзок, отчаян и смел. Он ни дня не занимался ни борьбой, ни боксом. Просто с детства дрался. Каждый божий день. Руки и ноги его взлетали и опускались, словно молоты над наковальней, и было абсолютно непонятно, как от этой беспощадной и безоста­новочной молотобойни можно увернуться. Так что прозвали его правильно — Молот.

Он закончил, как и большинство дворовых драчунов, «малолеткой», на которой так же отличился, и продолжил парить молодые косточки во взрослом лагере. Когда Молот вышел из заключения в первый раз, Санька, его сосед по дому, учился в восьмом.

Когда Молот вышел во второй — Санька заканчивал институт. Изрезанное вдоль и поперек лицо, беззубый рот, рассеянный взгляд Молота давали понять, что на взрослой «зоне», в отличие от «малолетки», ему особо повеселиться не дали. Не слишком ли высокую цену кулачный боец заплатил за любовь в молодости подраться, выделиться хоть таким образом? Жизнь прошла за колючей проволокой, в перекличках, в рабском труде на каменоломнях. Жизнь прошла…

А может, ее и не было?

Санька вспомнил Молота не случайно. Вчера он ехал по их старому бульвару и на повороте услышал из открытого окна хрипотцу:

— Говою тебе, лафак, на Пожарке бутылки уже не принимают.

Санька повернул голову, и по спине словно мурашки пробежали — неужели Молот?! Он показывал своему компаньону по предприятию, называемому в народе «тара», пальцем в конец улицы и хрипел:

— Говою тебе, Васька, говою, не принимают.

Санька с трудом узнал Молота. Лицо того было поделено как бы на две половины. Одна, правая, была сизо-розовая с серыми пятнами, словно ее долго били, а затем в кипяток окунули. Вторая — с желтоватым, как у печеночников, оттенком, но вроде целая, с присохшим  и забытым в углу рта бычком.

— Говою — не принимают…

«Ты смотри, — удивился Санька, — даже до таких цивилизация доехала. (Бутылки не принимают!) Доехала и… переехала».