Скорая помощь

Я вернулся вчера. Два года в отрыве от дома! Волновался. Чувствовал, что неисправимо одичал, маршируя по бескрайним алтайским просторам. Ночь спал беспокойно. Очнулся к полудню. Оделся за сорок секунд. Точнее, за тридцать восемь. Привычка.

«Дикарь, дикарь, дикарь, — вертелось в голове доставшее во сне слово. — Ничего, главное — не отчаиваться. Прорвемся. Жизнь только начинается. Надо пройтись, продышаться, аккли­матизироваться. Не сидеть сложа руки».

Вышел на улицу.

Лето. Тепло. Хорошо. Кругом — белорусочки. Красивые, сочные, знающие это.

Завелся. Улыбнулся. Остановил одну. Извинился. Культурно спросил:

— Не подскажете, который час?

Услышал неожиданно резкое:

— Шесть! Еще вопросы?

Подумал: «Отчего такой холод?» Ответил сам: «Все правильно! Без часов — какой ты кавалер, ухажер, джентльмен, заступник?»

Первый блин комом. Но нужно ли вешать нос? Все нормально. Пошел дальше. Не унывал, не отчаивался.

Нежно обратился ко второй:

— Случайно не знаете, как попасть в центр города?

— А где вы находитесь! — бросила она возмущенно. Явно хотела добавить: «Ну и кретин!»

Продолжать беседу не стал. И так все понятно.

Приближалась третья (может, повезет: Бог любит троицу). Мини и все такое летнее.

Набравшись опыта, стал умнее. Попробовал более оригинальное:

— Сумочка ваша, кажется, не из легких. Разрешите, помогу…

«У, бандюга!» — прочел в ее глазах.

Понял: предложение — не гениальное, снова — мимо. Но нервничать не стал. Оставил силы для последней попытки.

Не спешил. Ждал, смотрел, выбирал, на­деялся.

Есть! Обыкновенная, без единой характерной черты. Серенькая-серенькая, невзрачненькая-невзрачненькая. Может, хоть с этой получится?

Сделал умные глаза.

— Извините за беспокойство, — глаза еще умнее, — но не могу не сказать вам комплимент. У вас очень хороший вкус. Сразу видно, что это платье шили сами.

Ответ услышал совсем не тот, на который рассчитывал.

— Дурак! — неожиданно расплакалась серенькая. Ткнула мне кулачишком в глаз и убежала. Вот тебе и серенькая.

«Не мой день, — провел ее уцелевшим глазом, — не мой».

Накатила печаль. Приуныл. Забрел в парк. Нашел скамейку. Сломанную. На одной из окраинных аллей. Сел.

Тишина. Ни одной красавицы. Ни одной живой души. Алтай!

Задумался: «Да, я — дикарь, и никуда от этого не деться. Искалечены гены, структура, мозг». Пересохло во рту. На губах — горечь. Заныло сердце, забилось, как брошенная в клетку птица, рвалось из груди. Шло вразнос. Снова. Как на Алтае.

Закружилась голова. Сопротивлялся. Пытался дышать ровно. Не отпускало. Но еще кое-что видел.

Увидел ее. Подошла:

— Что с вами? Вам плохо? Вам помочь?

— Спасибо, — ответил, но голоса своего не узнал. Не тот голос. Подумал: «За секунду три раза на “вы” обратилась. Хорошая». Попросил: — Если можно, присядьте.

Посмотрела:

— Вы кто?

— Не волнуйтесь, — старался улыбнуться. — Я свой, такой же, один.

Поняла. Поверила. Присела. Повела плечами. Вновь с тревогой спросила:

— Может, вызвать «скорую»?

Я смотрел на нее, красивую, взволнованную, переживающую. Просыпался. Возвращался домой. Отходил от Алтая.

— Спасибо. Не стоит. Мне лучше. Вы помогли. Очень сильно…

Я смотрел ей в глаза. В глаза любимой.

Болело загнанное в степях сердце.

Как я был счастлив!